"Хочу приблизить к сердцу этот след..."

Усыпанный наградами парадный китель. Фотографии. Много. Разных. Со школьниками, политиками, генералами, крупными чиновниками, режиссерами, певцами. Альбомы с газетными вырезками. Знаменитая книга Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо", которая сама раскрывается на странице 137. И немолодая 94-летняя дама, уверенно делающая себе макияж. "А как же, надо хорошо выглядеть. Я же – женщина!" Это Валентина Чудаева. Живая легенда Беларуси.

О ней написано, сказано, снято столько, что хватило бы на десятки, а то и сотни судеб. Статьи. Пьесы. Стихи. Фильмы. История хрупкой сибирячки-зенитчицы, написавшей когда-то Сталину про нестреляющую телефонную трубку, уже в 50-е годы разлетелась по всему Советскому Союзу. А уж после книги Алексиевич, где та поведала о Чудаевой, Валентина Павловна и вовсе устала отбиваться от нашего брата журналиста. Ее узнали и за рубежом!

– Ну, про что тебе рассказать? Про то, как мачеха меня под столом держала до 5 лет? Или про отца, которому сам Калинин орден Красного Знамени на грудь приколол? А хочешь – про выпускной без белого платья? Про то, как провалялась в госпитале полгода между небом и землей? Или у тебя список вопросов есть?

Конечно, он у меня есть. Когда, куда, зачем и почему. Чудаева смотрит выжидательно, приготовившись, как всегда, "заполнять анкету" для очередного пишущего гостя. Но я просто включаю диктофон: "Рассказывайте! – Про что?! – Про что хотите!"

Мачеха

Моя мама погибла от случайной пули, предназначенной отцу. Мы со старшей сестрой недолго сиротствовали. Отец женился снова. Мачеха его любила (да и как было не любить, покажу на фото, какой статный!), но не очень жаловала его двоих детей от первого брака: меня и мою старшую сестру. Когда мы голодали, мне выдавался бидончик, и я ходила по соседям, попрошайничала. Однажды он мне спас жизнь: в одном дворе меня окружили огромные собаки, от страха я бидончик уронила, псы разбежались – повезло. Могли загрызть насмерть в два счета!.. Но я не знала другой матери и звала эту женщину мамой.

Актриса

Я всегда мечтала играть в театре. Сколько себя помню. Даже когда совсем кроха была в оборванном платьице, в огрызок зеркала смотрелась: Валя, ты будешь примой! Мне хотелось блистать, удивлять, вдохновлять. Истовая была, яркая, шебутная! Петь любила, танцевать, декламировать, стихов знала – не перечесть. Мне хотелось жить на всю катушку, куда-то лететь, бежать, мчаться. И никаких остановок. В общем, пила жизнь полной кружкой! Но как и для всех парней и девушек той поры, планы мои оборвались в момент одним ранним июньским утром.

Отец

Это был удивительный человек. Красавец, умница, воин. Не боялся ничего: ни Бога, ни черта. Ответ только перед партией держал! А вот кулаки местные его ненавидели ужасно, до дрожи. После того, как первую жену отца застрелили, все равно продолжал с ними разбираться. Был героем Гражданской войны. А когда началась Великая Отечественная, сразу ушел на фронт. А я что? А я куда? А я – за ним! Меня не берут. Иди, девочка, мяса на костях нарасти и годков поднабери. Какой тебе фронт?! Худоба! Ну или разве что телефонисткой возьмем. Кем, говорю? Ну уж дудки! Беру и срочно отправляю депешу самому Сталину (а тогда его имя шепотом произносили, а уж письма слать – это невероятной дерзости нужно было набраться и вовсе!) Я написала, что телефонные трубки не стреляют, а я хочу убивать врагов нашей Родины.

Командир

Ну что говорить. Да, стала командиром орудия, зенитчицей. Мы защищали стратегически важные объекты, склады, аэродромы, технику. Работали в связке с танкистами и летчиками. Поначалу было просто страшно. От грохота съеживалась. А потом… Потом, знаете, когда стали погибать мои подруги… Когда, бывало, здороваешься, тебе в ответ девичья улыбка, а потом секунда, взрыв, и эта улыбка у девчонки уже – навсегда, то сначала шок, ужас, а потом приходит злость. И ненависть. И ты начинаешь не просто воевать за Родину – ты начинаешь мстить. За каждую вот такую улыбку. За невстреченного мужа. За нерожденных детей.

Саша

Была у нас одна – самая красивая. Глазищи, талия осиная, осанка как у балерины, руки как ветви ивы гибкие. И характер такой, что не завидовали – любили. Однажды попросила меня дописать за нее письмо матери, мол, не успеваю. Я ей – что за ерунда, бой окончится, допишешь. А сама к орудию, страшно – не страшно, даже присесть не можешь, караулишь небо! И тут падает зажигательная бомба. Прямо на Сашу. Она ее к полушубку прижала, ошалевшая… Мы увиделись только через месяцев восемь. Ослепшая на один глаз, еле видящая другим, вместо рук – обожженные обрубки. Мама, о которой она беспокоилась, отказывалась от нее, обезумевшая, фотокарточку тыкала: "Это не мой ребенок! Вы видите, видите, вот моя дочь!" Только по родинке признала…

Косы

Я очень холила свои волосы. Гордилась ими. Когда пришлось обрезать из-за боязни вшей, всегда носила с собой. Верила, что это мой талисман, сила моя в них. А потом р-раз – и потеряла. Чую – к беде! И со страшным обморожением ног, найденная собаками на поле, попадаю в госпиталь. Мне грозила полная ампутация обеих конечностей. Я была никому не нужна, отец к тому времени погиб, мачеха написала: домой не приезжай. Мне не хотелось жить. Хотелось выть. В подушку. За что нам все это?! Девочкам. Нам влюбляться надо, прически делать, в платьях на свидания бегать, мороженое в парке уплетать. А мы искореженные, покалеченные, седые. Раскидала нас война – ошметками…

Минск

Меня выходили, спасли и ноги, и душу. Потом я встретила будущего мужа, и так получилось, что наша семья оказалась в Беларуси. Я горжусь тем, что восстанавливала послевоенную столицу, видела, какой она становилась, как отстраивалась. И как инвалиды с костылями, без ног, кто как мог, убирали, разгребали, по кирпичику, по камешку. По крупиночке "собирали" Минск уцелевшие в пекле войны люди.

***

...Внезапно беседу прерывает звонок телефона в спальне. Валентина Павловна общается с кем-то из администрации района и машет мне рукой, садись, подожди. Я уже мыслями в своих каких-то заботах, пропускаю окончание их разговора и внезапно слышу размеренно-четкое: "Хочу приблизить к сердцу этот след… Кружилось небо – снежное, рябое. Был ветер обжигающе горяч. Былинный плач висел над полем боя, он был слышней разрывов, этот плач! Ему – протяжному – земля внимала, остановясь на смертном рубеже. – Ой, мамочка!.. – Ой, страшно мне!.. – Ой, мама!.. – И снова: – Батарея-а-а!".

Чудаева чеканит каждый слог Роберта Рождественского, и я понимаю, что эти стихи писались не зря. Вот для таких моментов. Когда ты, из сытого детства и юности, современник, погряз в своем житейском добробыте. И 1941–1945 для тебя – это зачастую экскурсия в военный музей или поход в кино. И исчезает немолодое лицо. Я вижу эту девочку. Худенькую, непреклонную, такую беззащитную и бесстрашную одновременно. Командира оружейного расчета отдельного зенитного артиллерийского полка. В девятнадцать лет…

Мы сидим с ней в спальне на кровати. Рядом. Две женщины. Одна наизусть читает "Балладу о зенитчицах". Нет, даже не читает, а проживает ее. Другая молча слушает, зажав в руке выключенный диктофон.

...Я верю, что в этой жизни не бывает случайных встреч. И судьбе было надо, чтобы и сегодня пришла к Валентине Чудаевой журналистка. Чтобы "приблизить к сердцу этот след". Как приходили до меня, как придут после меня.

Ольга КОСТЮКЕВИЧ

Фото Геннадия Жинкова